Цепочка №3: звено 5

[spn-ugadajka]

Текст написан по мотивам арта:


Название: Он нашел его
Автор:  Капитан Колесников
Рейтинг: PG-13
Пейринг: J2
Жанр: романс
Предупреждения: ООС, мат,неровный авторский стиль и пунктуация.
Дисклеймер:всё украдено до нас.

Он нашел его.

Настрого застегнутые коричнево-серая форма и душа. Черный классический галстук. Трёхдневная щетина. Идеальная прическа – волосок к волоску. Дженсен Эклз Росс – такой весь метафизически строгий, но по-человечески калеченый капитан космической станции «Ad astra». Мягкие прямоугольники иллюминаторов, и в них – звёзды, звёзды, звёзды, холодно-горячие, россыпью, как будто кто-то опрокинул молотый сахар, и он зачем-то зацепился за небо. Обшивка стального корпуса станции – матовая, странно болотного цвета, в тон форме капитана. По большому счету, тут всё в одной – двух ячейках палитры. Извращенный вид мимикрии. Джейка - ученого, помощника и единственного номинально адекватного человека в этой чертовой огромной летающей будке, как иногда называет «Ad astra» Дженсен, - вообще не различить на фоне навигационной панели. Он тоже часть интерьера, как и внезапно яркие лампы, приборы, датчики, мониторы. Кстати, о последних. С ними была проблема. Вернее, с одним из них.

Он нашел его.

Дженсен стоял и смотрел на тонкий черно-серый монитор, равнодушно демонстрирующий ему досье на их будущего специалиста по электронике Джареда Тристана Падалеки. Место рождения, возраст, семейное положение, образование, карьера, рост, вес, цвет глаз, привычки. Сухие данные, стандартный набор информации. Вся жизнь в столбик. И фотография, да. Персональная катастрофа Дженсена годичной давности в пикселях: расстегнутые верхние пуговицы белой рубашки, косая чёлка каскадом на чуть раскосые глаза, широкая молочная улыбка и смеющийся взгляд. Он словно выполоскан в солнечном ветре, в том самом ветре, за один лишь намек на прикосновение которого Эклз бы сейчас отдал последнюю пачку сигарет. К слову, курить тоже чертовски хотелось, до фантомного осязания кончиком языка горечи сладкой первой затяжки.
Изображение вписывалось в обстановку станции примерно так же, как и сам Падалеки в жизнь Дженсена. То есть, никак. Дженсен рванул тогда сам и рванул заодно все нити, оборвал, отрезал, выпаял. А Джаред – он…

Он нашел его.

Как это всё началось – сейчас уже не вспомнить, не вычленить момент начала конца. Они познакомились полтора года назад - Дженсен читал лекции в университете Уильяма Марша Райса. Получив официальное приглашение от ректора университета, Дженсен собрался за полчаса и первым рейсом вылетел в Хьюстон. Ему до смерти надоел Вашингтон, где он торчал последние 5 лет. Он бы и в Сидней махнул, не раздумывая, кормить в заповедниках коал эвкалиптовыми листьями, бездумно шататься по мосту Харбор – последнему памятнику Великой Депрессии – и купаться в закатном солнце, отражающемся в романских шпилях кафедрального собора святой Марии. Но Австралия – это Австралия, а Техас – смутное детство и безграничное отрочество Дженсена. Черт, да он не был дома лет 10. Не то чтобы он захлебывался ностальгией, но туда, где прошла тревожно-беззаботная юность, где остался ты, тот самый, бунтующий, искренний, немного сумасшедший, неопытный, без тормозов и внятных приоритетов, бурлящий, кипящий, фонтанирующий, там, где всё еще впереди, - о, туда будет подспудно тянуть всю жизнь: неясными проблесками воспоминаний, эскизами прошлых эмоций, странной завистью к самому себе, прежнему. Чёрта с два вытравишь эту тягу откуда-то из сердечной мышцы. Поэтому – нет, Дженсен даже не раздумывал над предложением.

Он нашел его.

Джаред остался после самой первой лекции, терпеливо дожидаясь, пока остальные студенты, лениво переговариваясь, покинут поточную аудиторию. Он спрашивал что-то про температурные разницы и улыбался точно так же, как на этой дурацкой фотографии: молодо, уверенно, смело и обезоруживающе. Дженсен его почти не слушал тогда, просто смотрел и понимал: это – затакт. Еще не прелюдия даже, не увертюра, не сама музыка, а затакт, предощущение, точка бифуркации. Оркестр напряженно замер, зал – сплошной внимательный пристальный взгляд. Все ждут дирижера.
В самом деле, у них получилась потрясающая симфония с Джаредом. Затасканный, заезженный, пошлый киношный расклад «преподаватель – студент». И если бы Дженсен, проведя глубоко в небе не одну тысячу часов в миллиардах световых лет от Земли, не знал бы точно, что кроме звезд и спутников там нет никого, то он мог бы поклясться всем богам, что такого с ним никогда не случится. Но – мимо. Джаред случился, и еще как. Полгода в один выдох. Не слабо.
Они держали дистанцию на людях, не позволяли себе ни малейшего намека. Иногда, глядя на Джареда, сосредоточенно печатающего лекцию или равнодушно скользящего взглядом по аудитории, Дженсен сомневался: а не привиделось ли? Правда ли? Но вечером Падалеки неизменно обнаруживался сидящим на кухне Эклза, пил чай из его кружки, морщился, когда неосторожно делал большой глоток и обжигал язык и нёбо. Он вытягивал ноги под столом или оборачивал их вокруг табуретки – высокий, зараза. Он был обворожительно ненавязчив, словно обладал идеальным слухом на самые тонкие колебания настроения Дженсена. Послушно замолкал, трепался без умолку, влёт срывался, открывался, подставлялся, сверху, снизу, жестко, нежно – любой каприз, Эклз, любой. И никогда ничего не спрашивал.
Дженсен просёк не сразу, но зато, когда понял, огрёб с лихвой: Падалеки незаметно, неверной линией вплелся в рисунок его жизни. Дженсен ловил себя на том, что с полудня теряет связь с реальностью, весь в мыслях уже о босых ступнях Джареда под столом, с выступающими гладкими костяшками с извечными ссадинами на них: этот неуклюжий идиот постоянно путался в ногах.
Он странно ревновал Падалеки к однокурсникам, хотя, казалось бы, на каких основаниях? Но за свои неосторожные улыбки Джаред отвечал ночью, распятый на кровати, распластанный, вымотанный и одуревший.
Дженсен узнавал Джареда, узнавал по-настоящему, и это было странно. Он привык и к бесконечным фантикам в своей машине, к непосредственности Джея, его беззаботности и фамильярности, к комиксам и видео-играм. Но Эклз чувствовал, что его не то чтобы обманывают, но водят за нос как минимум, недодают, подсовывают полуправду. Что-то здесь не так. Что-то есть ещё. Так подвздошьем чует настоящий искусствовед или антиквар, что под аляпистым жутким сельским пейзажем застыл Тулуз-Лотрек, надо только немного растворителя и терпения, чтобы слой за слоем исчезали эти безобразно идиллические подсолнухи, уступая место постимпрессионистским шедеврам. Падалеки тогда просто увлёкся – он во всё погружался с размаху и по самые ресницы – и раскрылся, не успел перестроиться: только смущенно улыбался Дженсену, заставшему его за чтением Сэлинджера. Врёшь ты всё, Джаред, в тебе не плескаться, а утонуть можно. Выдавать море за пруд – это, знаешь ли, кощунство.
А прошибло Дженсена тогда, когда он, стоя в супермаркете у стойки с кукурузными хлопьями, отловил в себе что-то вроде досады на отсутствие во всем магазине любимых хлопьев Джея. И вот там, прямо у этих дурацких разноцветных коробок с готовыми завтраками Эклз и рванул. Ad astra, да. Потому что – ну, потому что. Вечная мерзлота не должна таять, тогда она перестанет быть и вечной, и мерзлотой. Да и не мог он себе этого позволить, все эти тихие совместные вечера, делёж одеяла, утренние пробежки, выбор галстука и, о, небо, походы по магазинам. Это не про него. Зря он, вообще-то, вписался во всё это. Он военный, у него погоны, мать их, у него полугодовые рейсы, у него призраки вязкого тёмного прошлого цвета гудрона.
«Спасибо, детка. Не провожай меня». – Всё, что Дженсен сказал тогда Падалеки, хлопнув его по плечу и садясь в машину. Улетал он на 2 недели раньше срока истечения контракта с университетом. Провалитесь, все вы – провалитесь. Дженсен пеленал сердце, накрепко, насмерть, кропотливо собирал себя по кускам и, казалось, у него вполне сносно получалось. Только иногда он ощущал, что границы – болят. Те самые незаметные швы – ноют, как давно залеченный перелом в дождливую погоду.

И вот теперь он стоит в этой родной идеально выглаженной надоевшей форме в главном отсеке космической станции, смотрит тревожно-нежно на монитор и отвлеченно удивляется тому, за каким чертом ему все эти данные о Падалеки? Да ради Бога, он лучше всех знает его, всего, включая родимое пятно на правой ступне и родинку между лопатками. Он бы мог с закрытыми глазами языком проложить между ними маршрут. Минимум свободы домысливания.
Вокруг – открытый космос, бесконечное пространство, но бежать от Джареда – некуда. Парадокс.

Он нашел его.